Тетрадь четвертая Первая попытка (Продолжение)

Тринидад

Наша первая свободная ночь в английском городе все еще стоит у меня перед глазами, словно это было вчера. Мы шли куда глаза глядят, упоенные светом и теплом, с головой окунувшись в эту веселую, смеющуюся, счастливую толпу. В баре полно моряков и тропических девочек, готовых подхватить подгулявших парней и увести с собой. Но ничего грязного и предосудительного не чувствуется в этих девушках, они совсем не похожи на известных женщин из чрева Парижа, Гавра и Марселя. Здесь мы снова сталкиваемся с чем-то не таким. Вместо перегруженных косметикой и отмеченных пороком лиц с алчными и хитрыми глазами ты видишь перед собой создания всех цветов кожи: от желтого китайского до черного африканского, от светло-шоколадных прелестниц с прямыми волосами до индусок или яванок, родители которых сошлись на сахарных плантациях или плантациях какао, и, далее, от девушек китайско-индийского происхождения с золотой бусинкой в носу до девушек индейских кровей с римским профилем и лицом цвета красной меди, украшенным двумя крупными черными глазами с длинными ресницами. До чего хороша их полуобнаженная упругая грудь, направленная вперед, говорящая как бы сама за себя: «Ну посмотрите, полюбуйтесь на меня – до чего я прелестна!» В волосах у каждой девушки свой цветок, отличающийся от других. Все они вместе – это сплошной красочный карнавал любви. К ним невольно тянешься без всякого грязного помысла. Нисколько не чувствуется, что они заняты своим делом, – кажется, они вышли повеселиться и деньги не главное в их жизни.

Как пара мотыльков, захваченных пучком света, мы с Матюретом, ошарашенные, летаем от бара к бару. Только очутившись на какой-то площади, залитой ярким светом, я бросил взгляд на церковную колокольню – часы показывали два. Два часа утра! Быстро! Быстро! Надо спешить. Мы себя ведем совершенно недостойно! У капитана из Армии спасения наверняка сложится о нас невысокое мнение. Надо немедленно возвращаться. Останавливаю такси, оно и отвозит нас по назначению. Два доллара. Я расплачиваюсь, и мы идем в общежитие Армии спасения, сгорая от стыда. Молодая белокурая девушка в форме рядового Армии спасения, лет двадцати пяти, любезно и мило приветствовала нас в холле. Ее, казалось, нисколько не удивило и не обеспокоило наше столь позднее возвращение. Сказав несколько слов по-английски естественным и приятным тоном, она вручила нам ключи от нашей комнаты и пожелала спокойной ночи. Мы легли спать. В чемодане я обнаружил пару пижам. Перед тем как выключить свет, Матюрет заметил:

– Я считаю, нам следует поблагодарить Бога за то, что Он дал нам так много и так быстро. А ты как думаешь, Папи?

– Поблагодари Его за меня. Я полагаю, твой Бог хороший парень. И ты совершенно прав. Он чрезвычайно щедр к нам. Спокойной ночи.

И я выключил свет.

Это воскрешение из мертвых, этот побег с кладбища, на котором меня похоронили, эти эмоции, теснившиеся в груди, эта ночь, проведенная среди людей и вновь воссоединившая меня с жизнью и со всем человечеством, – все это так взволновало, что я долго не мог заснуть. Я закрыл глаза, и снова, как в калейдоскопе, пронеслись передо мной картины, четкие и ясные, но без всякой системы и порядка: суд присяжных, Консьержери, прокаженные, Сен-Мартен-де-Ре, Потрошитель, Жезю, шторм… Похоже, что все пережитое за прошедший год сливается перед глазами памяти в каком-то диком и кошмарном танце. Пытаюсь отмахнуться от наваждений – ничего не выходит. Но самое странное и необъяснимое – это то, что картины смешались с визгом свиней, криком фазана, завыванием ветра и шумом дробящихся волн. И все это обволакивается звуками однострунных скрипок, игру которых мы только что слышали в барах.

Наконец, ближе к рассвету, я уснул. Около десяти утра в дверь постучали. Вошел мистер Боуэн, улыбаясь:

– Доброе утро, друзья. Все еще в постели? Должно быть, поздно вернулись. Как провели время?

– Доброе утро. Да, вчера припозднились. Простите великодушно.

– Полно, полно, пустяки. Это вполне естественно, если учитывать то, что вы перенесли. Наивно было бы полагать, что первую ночь на свободе можно провести иначе. Я пришел за вами, чтобы вместе пройти в полицейский участок. Вы должны сделать заявление о нелегальном въезде в страну. По окончании формальностей мы навестим вашего приятеля. Ему сегодня утром сделали рентген. Результат будет позже.

Мы быстро помылись и спустились вниз, где нас ожидали мистер Боуэн и капитан Армии спасения.

– Доброе утро, друзья, – сказал капитан на плохом французском.

– Доброе утро.

Женщина – офицер Армии спасения спросила:

– Вам понравился Порт-оф-Спейн?

– Да, мадам. Мы просто очарованы.

Выпив по чашке кофе, мы направились в полицейский участок. Шли пешком, поскольку до участка было не более двухсот метров. Полицейские нас приветствовали, не обратив особого внимания. Пройдя мимо двух часовых, чернокожих парней в форме цвета хаки, мы вошли в офис, внушительный по размерам, но скромно обставленный. Навстречу из-за стола поднялся офицер лет пятидесяти в шортах и рубашке с галстуком. На форме блестели значки и медали. Обращаясь к нам по-французски, он сказал:

– Доброе утро. Садитесь. Хочу немного поговорить, перед тем как принять от вас официальное заявление. Сколько вам лет?

– Двадцать шесть и девятнадцать.

– За что судили?

– За непреднамеренное убийство.

– Какой приговор?

– Исправительная колония, пожизненные каторжные работы.

– Значит, за умышленное, а не просто убийство?

– Нет, месье, в моем случае непреднамеренное.

– А я за умышленное, но мне тогда было семнадцать лет, – сказал Матюрет.

– В семнадцать лет уже знаешь, что делаешь, – сказал офицер. – В Англии, за доказанностью вины, вас бы повесили. Это так. Но британские власти здесь не для того, чтобы судить о французской исправительной системе. Единственное, с чем мы не можем согласиться, так это с выдачей преступников Французской Гвиане. Мы считаем, что это бесчеловечное наказание и совершенно не достойное такой цивилизованной нации, как французы. К сожалению, вы не можете оставаться на Тринидаде или на каких-либо других английских островах. Это невозможно. Поэтому я вас прошу вести с нами честную игру и не пытаться задерживаться под разными благовидными предлогами, как то: болезнь или что-то в этом роде. Вы можете совершенно свободно оставаться здесь, в Порт-оф-Спейне, на срок от пятнадцати до восемнадцати дней. У вас прекрасная лодка. Я распоряжусь, чтобы ее перевели в гавань. Если требуется какой-то ремонт, наши корабельные плотники из военно-морских сил все сделают для вас. При отбытии вы будете обеспечены провизией. Вам дадут хороший компас и карту. Надеюсь, вас примут южноамериканские страны. Не ходите в Венесуэлу. Там вас арестуют, заставят работать на строительстве дорог, а затем выдадут французским властям. Нельзя человека считать потерянным навсегда, если он однажды оступился. Вы молодые и здоровые парни, и, кажется, у вас достаточно здравого смысла. Думаю, вы не позволите себе так просто сломаться. Пройти такой путь и еще наделать глупостей – не стоит того! Буду рад, если мне удастся помочь вам занять ответственную и здравую позицию. Желаю удачи. Если будут трудности, позвоните по этому телефону. Вам ответят по-французски.

Он позвонил в колокольчик, и за нами пришел человек, одетый в цивильное. Мы заполнили декларацию в большой комнате, где несколько полицейских и гражданских сидели за пишущими машинками.

– Почему вы приехали на Тринидад?

– Поправить здоровье.

– Откуда прибыли?

– Из Французской Гвианы.

– Во время побега вы совершили какое-либо преступление? Убили кого-нибудь или нанесли серьезные увечья?

– Никого серьезно не изувечили.

– Откуда вы знаете?

– Об этом нам сказали перед отплытием.

– Ваш возраст, к какому наказанию приговорил вас французский суд?..

И так далее.

– Джентльмены, вам предоставляется право оставаться здесь на отдыхе в течение пятнадцати-восемнадцати дней. Вы можете делать все, что вам заблагорассудится. Если поменяете отель, дайте нам знать. Я сержант Вилли. Вот моя визитная карточка, на ней два телефона: домашний и служебный. Если что случится и вам потребуется помощь, немедленно звоните. Мы вам доверяем. Уверен, вы будете вести себя хорошо.

Через некоторое время мистер Боуэн отвез нас в клинику. Клузио обрадовался, увидев нас. Мы ему ничего не сказали о нашем ночном приключении в городе. Только сообщили, что нам не запрещают ходить там, где захотим. Он настолько удивился, что спросил:

– Даже без сопровождения?

– Даже так.

– Ну и дают эти ростбифы.

Боуэн ушел за доктором и возвратился с ним. Врач обратился к Клузио:

– Кто выправлял вам перелом, прежде чем наложить шину?

– Я и еще один парень, которого здесь нет, – ответил я.

– Вы сделали все очень хорошо. Нет необходимости снова ломать ногу. Сломанная малая берцовая кость прекрасно встала на место. Мы наложим гипс и усилим его железной пластинкой, чтобы вы могли немного походить. Останетесь здесь или пойдете с друзьями?

– Пойду с ними.

– Хорошо. Завтра вы к ним присоединитесь.

Мы рассыпались в благодарностях. Мистер Боуэн и врач ушли, а мы провели все утро и часть дня с Клузио. На следующий день мы бурно радовались, что снова оказались вместе – все трое в комнате нашего общежития. Окно открыто настежь. Вовсю работают вентиляторы и гонят прохладный воздух. Мы поздравили друг друга с тем, что неплохо выглядим и что новая одежда нам к лицу. Разговор начал клониться к прошлым событиям, поэтому я сказал:

– Давайте забудем прошлое. Чем скорее, тем лучше. Сосредоточимся на настоящем и будущем. Куда пойдем? В Колумбию? Панаму? Коста-Рику? Надо расспросить Боуэна о странах, где нас могут принять.

Я искал мистера Боуэна в его конторе – не нашел. Позвонил ему домой в Сан-Фернандо, к телефону подошла дочь. Мы обменялись несколькими любезными словами. Затем она сказала:

– Месье Анри, у Рыбного рынка рядом с вашим общежитием стоянка автобусов до Сан-Фернандо. Почему бы вам не приехать сюда и не провести день вместе с нами? Приезжайте, я вас жду.

И вот мы все трое на пути в Сан-Фернандо. Клузио особенно был хорош в своей полувоенной форме табачного цвета.

Мы были вновь глубоко тронуты встречей в доме, где нас и первый раз принимали с такой теплотой. Нам показалось, что и женщинам передалось наше волнение, так как они почти одновременно сказали, приветствуя нас:

– А вот и вы! Снова дома, дорогие друзья. Усаживайтесь, пожалуйста, поудобнее.

Но теперь при обращении к каждому из нас они опускали слово «месье» и говорили просто:

– Анри, передайте сахар, пожалуйста. Андре (это Матюрет), не хотите ли еще немного пудинга?

Миссис и мисс Боуэн, я очень надеюсь, что Господь воздаст вам за вашу великую доброту. И ваши благородные сердца, доставившие нам столько радости, никогда не узнают ничего такого, что могло бы огорчить вас и лишить безмятежного счастья.

Мы развернули на столе карту и устроили совет. Расстояния огромные: до Санта-Марты, ближайшего порта в Колумбии, тысяча двести километров; две тысячи сто до Панамы; две тысячи пятьсот до Коста-Рики. Вернулся мистер Боуэн.

– Я обзвонил все консульства, для вас есть интересная информация. Вы можете остановиться на несколько дней на Кюрасао. Колумбия не имеет установленных правил в отношении бежавших заключенных. Как сказал мне консул, ему не известны случаи, когда до Колумбии кто-либо добирался морем. То же можно сказать о Панаме и других местах.

– А я придумала для вас безопасное местечко, – сказала Маргарет, дочь мистера Боуэна. – Только очень далеко – три тысячи километров по крайней мере.

– Где это? – спросил отец.

– Британский Гондурас. Там губернатором мой крестный.

Я посмотрел на приятелей и сказал:

– Все на борт. Идем в Британский Гондурас.

Это было английское владение между Республикой Гондурас на юге и Мексикой на севере. С помощью Маргарет и ее матери мы принялись за разработку маршрута. Первый этап: Тринидад – Кюрасао, тысяча километров; второй этап: Кюрасао – какой-нибудь остров на пути; и третий: Британский Гондурас.

Никогда не знаешь, что может случиться в море. Поэтому мы решили к тем запасам провизии, которые нам предоставит полиция, добавить ящик с неприкосновенным запасом консервированных продуктов: мясо, овощи, джем, рыба и прочее. Маргарет заметила, что «Супермаркет Сальватори» с удовольствием нам сделает такой подарок.

– А если нет, – добавила она просто, – я и мама купим для вас сами.

– Но, мадемуазель?!

– Молчите, Анри.

– Нет, это совершенно невозможно. У нас есть деньги, и мы не имеем права злоупотреблять вашей добротой там, где можем расплатиться сами. Ни в коем случае.

Нашу лодку перевели в Порт-оф-Спейн. Теперь она стояла на плаву в доке королевского военно-морского флота. Мы простились со своими новыми друзьями, обещая повидаться перед отплытием. Ровно в одиннадцать часов вечера мы отправлялись на прогулку. Усаживали Клузио на скамейке в каком-нибудь великолепном сквере, и один оставался с ним, а другой шел бродить по городу. Так мы делали с Матюретом по очереди. Десять дней, как мы на Тринидаде. Благодаря железной пластинке в гипсовом бандаже Клузио может ходить самостоятельно без всякого труда. Мы научились добираться на трамвае до гавани. Ездили туда часто: и днем, и вечером. Нас уже хорошо знают и принимают запросто в некоторых барах. Постовые полицейские козыряют нам: каждый знает, откуда мы появились и что из себя представляем, но ни одного намека на этот счет. Мы заметили, что в барах, в которых нас уже знали, за еду и питье с нас берут меньше, чем с матросов. Так же с нами поступали и «девочки». Короче говоря, подсаживаясь к столикам моряков, офицеров или туристов, они пили беспрерывно и делали все, чтобы клиенты потратили как можно больше. В барах они отвечали на приглашение потанцевать только тем, кто предварительно их хорошо угостил. Но с нами они вели себя по-другому. К нам они подсаживались ненадолго, и всегда приходилось их долго упрашивать немного выпить. И даже в этом случае, если вообще соглашались, они не пользовались общеизвестным приемом: «Разве что по маленькому стаканчику», а заказывали немного пива или рюмку виски с содовой. Все это нам было очень приятно, поскольку косвенно они нам как бы говорили, что знают о нашем затруднительном положении, очень нам сочувствуют и поддерживают нас.

Нашу лодку покрасили и нарастили борта на десять сантиметров. Укрепили киль. Шпангоуты не пострадали, и лодка находилась в прекрасном мореходном состоянии. Мачту заменили на более длинную и легкую. Мешковину с кливера и косого паруса заменили хорошей парусиной цвета охры. Капитан с военно-морской базы снабдил меня настоящим морским компасом и картой. Показал, как с помощью карты и компаса можно грубо определить местонахождение в море. На карте был вычерчен маршрут до Кюрасао – норд-вест.

Капитан представил меня командиру учебного корабля «Тарпон», который с подчеркнутой вежливостью попросил меня выйти завтра в восемь утра на лодке за акваторию гавани. Я не понял значения этого приглашения, но обещал сделать непременно. На следующий день в назначенное время я уже был на базе вместе с Матюретом. С нами в лодку сел один матрос, и мы вышли в море при хорошем ветре. Через два часа, когда мы совершали маневры с выходом и заходом в акваторию порта, появился военный корабль. На палубе выстроились офицеры и команда, все в белой форме. Они прошли мимо нас с криками «ура!». Потом развернулись и проделали то же самое, при этом дважды приспускали вымпел. Это было официальное приветствие, значение которого до меня не совсем доходило. Мы вернулись на базу, где военный корабль был уже пришвартован к пирсу. Мы причалили лодку к набережной. Матрос сделал нам знак следовать за ним.

Мы поднялись на борт военного корабля, наверху у сходней нас приветствовал командир. Прозвучал сигнал боцманской дудки. После представления старшим офицерам нас провели перед строем курсантов и младших офицеров, стоявших по стойке смирно. Капитан сказал несколько слов по-английски, и затем строй рассыпался после команды «разойдись!». Молодой офицер объяснил нам, что капитан сказал курсантам, что мы заслуживаем всяческого уважения за проделанный долгий и опасный переход в такой маленькой лодке. Он сказал им также, что нас ожидает еще более длительное и опасное плавание. Мы поблагодарили командира за оказанную нам честь. Он подарил нам три дождевых флотских плаща с капюшоном и застежкой-молнией. Прекрасный подарок, столь необходимый в морских путешествиях! Плащи были черные, молнии длинные, а капюшоны удобные.

За два дня до отъезда нас навестил мистер Боуэн и передал послание от старшего офицера полиции, в котором нам предлагалось взять с собой трех высланных, подобранных полицией неделю назад. Эту троицу высадили на острове, в то время как их напарники, по их словам, отправились дальше в Венесуэлу.

Идея мне не понравилась, но я не мог так просто отказать властям взять на борт еще трех человек. С нами обращались учтиво и вежливо, поэтому не хотелось хамить прямо с порога. Я попросил разрешения прежде всего познакомиться с теми, кого собирался брать с собой. И только после этого соглашался дать ответ. За мной прислали полицейскую машину. Я прошел в кабинет старшего офицера полиции. Это был именно тот человек, который принимал нас в полицейском участке. Сержант Вилли выполнял роль переводчика.

– Как поживаете?

– Спасибо, нам бы хотелось, чтобы вы оказали нам услугу.

– С удовольствием, если смогу.

– У нас содержатся три высланных француза. Они проникли на остров нелегально и пребывают здесь уже несколько недель. Они уверяют, что приятели высадили их на Тринидаде, а сами отправились дальше. Мы понимаем, что это трюк, цель которого – вынудить нас предоставить им другую лодку. Мы обязаны удалить их с острова, и я, к большому сожалению, буду вынужден передать их в руки представителя властей с первого французского судна, которое зайдет в наш порт.

– Видите ли, месье, я постараюсь сделать все от меня зависящее. Но мне сначала хотелось бы с ними переговорить. Вы сами понимаете, на какой риск я иду, соглашаясь взять на борт трех человек, которых я совсем не знаю. Вы меня понимаете?

– Разумеется. Вилли, распорядитесь доставить этих троих.

Я хотел поговорить с ними наедине и попросил сержанта предоставить мне такую возможность.

– Вас выслали?

– Нет, мы каторжники.

– Зачем вы говорили неправду?

– Нам казалось, что будет лучше взять на себя вину за менее тяжкие преступления. Теперь мы видим, что ошиблись. Но что делать? А ты кто такой?

– Каторжник.

– Мы тебя не знаем.

– Я прибыл с последним конвоем. А вы когда?

– В тысяча девятьсот двадцать девятом году, – сказали двое.

– А я в тысяча девятьсот двадцать седьмом, – добавил третий.

– Послушайте! Старший офицер попросил меня взять вас с собой в лодку. А нас самих трое. Он предупредил меня также, что если я вас не возьму и среди вас нет человека, способного управлять лодкой, то он передаст вас на первое французское судно. Что вы на это скажете?

– В наши планы не входит снова отправляться в море. Мы можем притвориться, что уходим с вами, и вы нас высадите где-нибудь в конце острова, а сами пойдете дальше.

– Я не могу это сделать.

– Почему?

– Потому что к нам здесь относились слишком хорошо, и я не могу на все хорошее ответить подлостью.

– Послушай, брат, мне кажется, тебе следует ставить на первое место каторжника, а потом ростбиф.

– Почему?

– Потому что ты сам каторжник.

– Да. Но ведь так много всяких каторжников, что поди узнай, где больше разницы – между мной и тобой как каторжниками или мной и ростбифом? Все зависит от того, как на это посмотреть.

– Ты хочешь, чтобы нас передали французским властям?

– Нет. Но я также не хочу высаживать вас на берег раньше Кюрасао.

– У меня не хватит мужества начинать все сызнова, – сказал один из них.

– Послушайте, сначала взгляните на мою лодку. Может, та, на которой вы пришли, была никуда не годной?

– Верно. Давайте посмотрим, – согласились двое других.

– Договорились. Я попрошу старшего офицера разрешить нам всем посмотреть лодку.

Вместе с сержантом Вилли мы отправились в гавань. Когда они осмотрели лодку, то мне показалось, что все трое обрели бо́льшую уверенность.

Снова в путь

Через два дня мы и трое незнакомцев покидали Тринидад. Не знаю, каким образом это стало известно, но нас пришла провожать целая дюжина девчонок из баров. Была здесь и семья Боуэн с капитаном из Армии спасения. Когда одна из девушек меня поцеловала, мисс Маргарет рассмеялась и сказала:

– Анри, вы уже помолвлены? Быстро это у вас получается.

– Прощайте все! Нет, лучше до свидания! Позвольте мне сказать, вы навсегда остались в наших сердцах. Мы вас никогда не забудем.

В четыре пополудни нас подцепили к буксиру. Быстро вышли из гавани, но еще долго, смахивая слезы, смотрели мы на людей, которые пришли нас проводить и попрощаться с нами. Они долго махали нам вслед белыми платками. Отцепившись от буксира, мы подняли все паруса и направились навстречу первой волне. Сколько их впереди – и не пересчитать. Когда-то придет конец нашему плаванию!

На борту два ножа: у меня и у Матюрета. Топор у Клузио, у него есть еще и мачете. Мы были убеждены, что остальные не имеют при себе оружия. Тем не менее условились, что спать из нас может кто-то один, двое будут начеку. Ближе к закату солнца к нам подошел учебный корабль. Он сопровождал нас полчаса, затем, приспустив вымпел, отвалил в сторону.

– Как тебя зовут?

– Леблон.

– Конвой?

– Тысяча девятьсот двадцать седьмой год.

– Сколько дали?

– Двадцать.

– А ты?

– Каргере, конвой тысяча девятьсот двадцать девятого года. Пятнадцать лет. Я бретонец.

– Бретонец, и не можешь управлять лодкой?

– Да, это так.

– Меня зовут Дюфис, – сказал третий. – Я из Анжера. Дали пожизненный срок за шуточку, которую я отмочил на суде. А так – корячилась высылка на десять лет. Конвой тысяча девятьсот двадцать девятого года.

– Что же это была за шуточка?

– Видишь ли, я убил свою жену утюгом. Во время процесса один из присяжных спросил меня, почему утюгом. Я не знаю, что на меня нашло, но я ему ответил, что воспользовался утюгом, когда потребовалось ее хорошенько отутюжить. Мой адвокат мне потом говорил, что из-за этой дурацкой выходки мне и прописали полную дозу.

– Откуда вы бежали?

– Из лагеря лесорубов «Каскад». В восьмидесяти километрах от Сен-Лорана. Оттуда нетрудно было удрать – там не так строго. Мы просто вышли впятером – проще пареной репы.

– Впятером? А где двое?

Наступила неловкая тишина. Вмешался Клузио:

– Парень, здесь все напрямую. А поскольку мы вместе, мы тоже должны знать. Говори.

– Будь по-вашему. Я расскажу, – начал бретонец. – Верно, поначалу нас было пятеро. Те двое, которых сейчас нет с нами, оказались рыбаками из Канна. Они ничего не заплатили за побег, убедив нас, что их работа в лодке будет стоить подороже денег. А в пути мы поняли, что это за люди. По сути, никто из них и моря-то толком не нюхал. Раз двадцать мы оказывались на краю гибели. Просто удивительно, что не утонули. Мы пробирались вдоль берега сначала Голландской, затем Британской Гвианы и наконец добрались до Тринидада. Между Джорджтауном и Тринидадом я убил одного из них: никого не спрашивая, он объявил себя нашим вожаком. Парень заплатил за все: мало того что не внес ни гроша в общее дело, да еще и врал всю дорогу, что он хороший моряк. Второй испугался, что мы его тоже прикончим, и, воспользовавшись порывом ветра, выбросился в море вместе с румпелем. Мы едва справились с лодкой. Нас заливало несколько раз, и в конце концов лодку разбило о скалы. Просто чудо, что мы остались живы. Даю мое честное слово: все, что я сказал, – чистая правда.

– Это правда, – подтвердили двое его спутников. – Именно так и произошло. Мы втроем договорились его убить. Что скажешь на это, Папийон?

– Не мне вас судить.

– Нет, а что бы ты сделал на нашем месте? – настаивал бретонец.

– Надо обмозговать. Думаю, что жизнь нам дана для того, чтобы разобраться, что можно делать, а чего нельзя. А иначе как узнать, где правда?

– Я бы тоже убил его, – сказал Клузио. – Эта ложь могла бы стать причиной смерти и остальных.

– Ладно. Выбросим это из головы. Но у меня есть подозрение, что вы все чего-то боитесь. Вы и сейчас боитесь. И пошли с нами потому, что не было выбора. Разве не так?

– Именно так, – ответили они все разом.

– Вот что, ребята. Что бы ни случилось – давайте без паники. Что бы ни происходило – не выдавайте своего страха. А если кто струсил – не подавай вида и не ори. Это хорошая лодка; она уже себя показала в деле. Правда, груз в ней сейчас потяжелее, чем прежде. Но ее и нарастили по бортам на десять сантиметров, а это куда больше, чем нужно.

Закурили. Выпили кофе. Перед выходом из порта мы плотно поели, а поэтому решили до следующего утра о пище не заикаться.

На календаре 9 декабря 1933 года. Сорок два дня после побега. Об этом известил нас Клузио, учетчик всей нашей честно́й компании. Я обзавелся тремя ценными в походе вещами, которых недоставало поначалу: водонепроницаемые часы в стальном корпусе, купленные на Тринидаде, прекрасный настоящий компас на карданном подвесе и защитные очки. Клузио и Матюрет приобрели фуражки.

Три дня прошли без особых приключений, если не считать двух встреч со стаями дельфинов. Вот уж пришлось поволноваться, когда восьмерка дельфинов затеяла игры с нашей лодкой. Кровь стыла в жилах от того, что они вытворяли. Сначала подныривали под корму и выскакивали перед носом. Иногда один из них мягко задевал лодку. А на следующий номер без дрожи в коленках и вовсе нельзя было смотреть. Три дельфина брали нас в треугольник, выстраиваясь спереди и по бокам, затем со страшной скоростью, вспарывая воду, устремлялись к нам, на волосок от лодки ныряли под нее и выскакивали, как свечка, справа, слева и за кормой. И хотя при хорошем ветре скорость лодки была порядочной, дельфины, словно играючи, плыли рядом и обгоняли нас. Забавы продолжались часами, и это было ужасно. Малейшая ошибка с их стороны, и они бы нас перевернули. Новички сидели молча, но вы бы посмотрели на их несчастные физиономии!

В полночь на четвертые сутки разразился страшнейший шторм. Это было действительно нечто ужасающее. Но самое страшное было то, что волны не следовали друг за другом в каком-то одном направлении. Они произвольно, то чаще, то реже, сшибались и разбивались друг о друга. Некоторые были длинные и высокие, а другие зыбистые – в общем, ничего нельзя было понять. Никто не проронил ни слова, кроме Клузио, время от времени выкрикивавшего:

– Так держать! Вот она – делай так же! Берегись сзади!

И что любопытно: иногда волны надвигались на три четверти борта, грохоча и покрываясь пеной. Прекрасно: времени достаточно для определения их скорости и выбора встречного угла. Но тут неожиданно, без видимых причин, волна с грохотом нависала прямо над кормой. Много раз волны разбивались над головой, и, конечно же, много воды попадало в лодку. Пять человек непрерывно вычерпывали ее банками и кастрюлями. Мне удавалось уберечь лодку от заполнения водой больше чем на четверть, поэтому не было реальной опасности, что мы можем затонуть. Эта кутерьма продолжалась всю ночь до утра. Из-за дождя вплоть до восьми часов мы не видели солнца.

Большая радость увидеть солнце после шторма. Оно засияло над нами во всей своей красоте и величии. Прежде всего – кофе. Обжигающий кофе со сгущенным молоком и галетами. Галеты твердые, как камень, но обмакнешь их в кофе – лучше не придумать. Ночная борьба со штормом измотала меня донельзя, и, хотя дул еще сильный ветер и море было неспокойно, я попросил Матюрета сесть за руль. Мне надо было поспать. Не прошло и десяти минут, как Матюрет неудачно встретил волну и лодка на три четверти заполнилась водой. Все в ней всплыло: банки, печка, одеяла – уйма всего. Я добрался до руля по пояс в воде – и как раз вовремя! Очередная волна готова была обрушиться на нас. Резким движением румпеля я подставил ей корму: море нас пощадило, но бросило лодку так, что она пролетела вперед на добрых десять метров.

Воду вычерпывали все. Матюрет с помощью большой кастрюли за один раз выливал за борт литров пятнадцать, если не больше. Никто не пытался что-либо спасать, у всех была одна мысль – поскорей откачать воду: из-за нее лодка была тяжелой и не могла бороться с морем. Должен признаться, новички вели себя хорошо. Когда у бретонца вырвало из рук банку, он не придумал ничего лучшего, как еще более облегчить лодку: схватил бочонок с водой и выбросил его за борт. Через два часа в лодке было сухо, но мы лишились одеял, примуса, печки, топившейся древесным углем, и самого угля, бутыли с керосином и бочонка с водой – последнего, между прочим.

В полдень я собрался переодеться в новую пару брюк и тут обнаружил, что мой небольшой чемоданчик с двумя флотскими плащами из трех тоже унесло в море. Но две бутылки с ромом остались целы на дне лодки. Табак тоже уплыл, оставшаяся часть оказалась крепко подмоченной. В основном пропали банки с листовым табаком. Я сказал:

– Братья, для начала давайте выпьем. Затем вскроем неприкосновенный запас и посмотрим, на что нам рассчитывать. Вот фруктовый сок – прекрасно. Питье будем выдавать по норме. Несколько банок с галетами. Давайте освободим одну и сделаем из нее печку. Другие банки сдвинем вместе на дне лодки, чтобы можно было на них разжечь огонь. Этот ящик пойдет на дрова. Что говорить, мы все порядком перетрусили. Но беда миновала, и не будем вешать носа. С этой минуты никто не должен говорить: «Я хочу пить, я голоден, я хочу закурить». О’кей?

– О’кей, Папи.

Все вели себя прекрасно. Словно само Провидение смилостивилось над нами: ветер стих, море успокоилось. А мы сварили себе суп из консервированной говядины и изрядно подкрепились, съев по миске этой похлебки, накрошив еще туда галет. Терпеть можно до следующего утра. Заварили немного зеленого чая и разделили поровну. В неразбившейся коробке нашли блок сигарет. Пачки были маленькие – по восемь сигарет в каждой. Всего двадцать четыре пачки. Все решили, что курить буду я один, чтобы не уснуть. Без всякой обиды. Клузио отказался прикуривать для меня сигареты. Он передал мне спички. Такая дружественная атмосфера на борту способствовала избежанию всяческих неприятностей.

Идем уже шесть суток, а я так и не смог поспать. Но в этот день мне удалось выспаться. На море установился глубокий штиль – вода словно стекло. Спал безмятежно целых пять часов. Проснулся в десять вечера. Штиль продолжается. Все уже поужинали без меня. Им удалось сварить кукурузную кашу – из консервов, конечно. Я съел кашу и несколько сосисок. Показалось очень вкусно. Чай уже остыл, но это не имело никакого значения. Я закурил и стал поджидать ветра.

Ночь была удивительно звездной. Полярная звезда сверкала вовсю, и только Южный Крест превосходил ее своим великолепием. Особенно выделялись Большая и Малая Медведицы. Ни облачка. В звездном небе изумительное полнолуние. Бретонец дрожал от холода. Он потерял куртку и оставался в одной рубашке. Я протянул ему уцелевший флотский плащ.

Начинался день седьмой.

– Друзья, мы недалеко от Кюрасао. Я подозреваю, что немного отклонился на север, теперь я пойду строго на запад. Нам нельзя пройти мимо Голландской Вест-Индии. Что меня беспокоит: у нас нет пресной воды и пищи, за исключением небольшого запаса.

– Мы отдаем все тебе, Папийон, – сказал бретонец.

– Бери, Папийон, – добавили остальные. – Тебе лучше знать, что делать.

– Спасибо.

Откровенность всем облегчила душу. Всю ночь не было ветра, и только к четырем утра подул бриз, и лодка снова пришла в движение. Ветер все крепчал и крепчал до самого полудня. Тридцать шесть часов подряд он нес нашу лодку с приличной скоростью. Но волны были настолько мягкими и ласковыми, что нас даже не качало.

Кюрасао

Чайки. Первые крики чаек. Еще темно. Но вот они сами уже закружили над лодкой. Одна чайка села на мачту, поднялась на крыло и снова села. Эти полеты над нами и вокруг нас продолжались более трех часов. Вплоть до рассвета. Над горизонтом поднималось горячее солнце. Но никаких признаков земли. Откуда же появились эти чайки и все прочие морские птицы? Шарили глазами вокруг, высматривали целый день – все напрасно. Нет даже маленького намека на землю. Солнце еще полностью не закатилось, а уже взошла луна. Яркий свет луны в тропиках режет глаза. У меня нет больше защитных очков – их смыла та памятная мне волна вместе с нашими фуражками. Около восьми часов вечера вдалеке при лунном свете мы разглядели на горизонте темную полоску.

– Земля, – произнес я первым.

– Да, земля.

Словом, все согласились, что видят темную линию – это не что иное, как земля. Всю ночь я держал нос лодки по направлению к этой тени. Она росла и очерчивалась все яснее. Мы приближались к земле. На небе по-прежнему ни облачка, крепкий ветер, высокие волны, бегущие друг за другом в строгом интервале, идем быстро, на всех парусах. Темный массив суши не выступает высоко над водой, нельзя распознать, что из себя представляет побережье: утесы, скалы или пологий пляж. Луна садилась за дальним краем земли, отбрасывая тень, которая мешала разглядеть что-либо, за исключением линии огней на уровне моря, сначала сплошной, а потом прерывистой. Мы подходили все ближе и ближе, но когда до берега оставался километр, бросили якорь. Сильно подул ветер, лодку качало и разворачивало носом навстречу волне. Ее все время швыряло и крутило, и поэтому мы чувствовали себя неуютно. Разумеется, мы спустили и свернули паруса. Так и ждали бы мы до наступления следующего дня в этом неприятном, но безопасном месте, если бы внезапно не почувствовали, что якорь перестал держать. Чтобы управлять лодкой, ее надо привести в движение. Мы подняли кливер и косой парус, но произошло нечто странное: якорь не цеплялся за грунт. Мы стали вытаскивать на борт канат – якоря на конце не оказалось: его сорвало. Несмотря на все мои старания противодействовать волнам, они продолжали гнать нас самым причудливым образом на скалистый участок земли. Я решил поднять главный парус, чтобы целенаправленно и быстро выскочить на берег. Этот маневр я провел довольно успешно. Лодка с ходу вклинилась между двумя скалами и разбилась вдребезги. Никто не кричал и не паниковал. Накатившаяся следом волна выбросила всех нас на берег. Потрясенные, оглушенные, промокшие, но живые. Больше других досталось Клузио с его ногой в гипсе. Его лицо и руки были сильно исцарапаны. Остальные отделались шишками и ссадинами на коленях и руках. Меня немного прижало к скале ухом, и с него теперь капала кровь.

И все-таки вот мы, живые, на сухой земле, вне досягаемости волн. Когда занялся день, ребята подобрали плащ, а я перевернул лодку – она разваливалась на глазах. Выдрал компас из кормовых досок. Вокруг ни души, только выше – линии огней. Как довелось узнать после, огни предупреждали рыбаков об опасности на этом участке. Направились от берега вглубь суши; ничего не видно, кроме кактусов, огромных кактусов, да пасущихся ослов. Совершенно обессиленные, достигли колодца. Клузио по очереди пришлось нести на руках. Двое из нас скрещивали руки наподобие стула и усаживали Клузио. Вокруг колодца валялись высохшие туши коз и ослов. Колодец оказался пустым, а ветряк, когда-то качавший из него воду, крутился вхолостую. Ни души, только козы да ослы.

Пошли к небольшому дому, открытые двери которого приглашали нас войти. Мы стали кричать: «Эй, есть кто-нибудь живой?!» Никого. На каминной полке – холщовый мешок, перевязанный тесемкой. Я взял мешок и стал развязывать. Тесемка лопнула. Внутри мешка оказались деньги – голландские флорины, значит мы на голландской территории: Бонайре, Кюрасао или Аруба. Мы ничего не тронули в мешке, а положили его на место. Нашли воду и по очереди напились из ковша. Ни в доме, ни рядом никого не оказалось. Мы вышли и медленно отправились дальше, неся на руках Клузио, как вдруг подъехал старенький «форд» и перегородил нам дорогу.

– Вы французы?

– Да, месье.

– Садитесь в машину.

Трое сели сзади. Им на колени посадили Клузио. Я и Матюрет сели рядом с шофером.

– Вы потерпели крушение?

– Да.

– Кто-нибудь утонул?

– Нет.

– Откуда вы?

– С Тринидада.

– А до Тринидада?

– Французская Гвиана.

– Каторжники или высланные?

– Каторжники.

– Я доктор Нааль, владелец этой земли; данный полуостров – продолжение Кюрасао. Его называют Ослиный остров. Здесь обитают козы и ослы. Кормятся кактусами, несмотря на длинные колючки, которые прозвали здесь «барышни с Кюрасао».

– Это не очень лестное сравнение для настоящих дам с Кюрасао, – сказал я.

Крупное, грузное тело доктора заколыхалось от хохота. Потрепанный «форд» зачихал и остановился сам по себе. Я указал на стадо ослов и заметил:

– Если машина не справляется, давайте запряжем их и поедем.

– Упряжка имеется и лежит в багажнике. Но трудно поймать хотя бы пару, еще труднее запрячь.

Толстяк открыл капот и увидел, что от большого крена распределительный провод отсоединился от свечи. Прежде чем снова сесть за руль, он беспокойно огляделся вокруг. Чувствовалось, он встревожен. Поехали дальше. Дорога была разбита. Нас подбрасывало на ухабах. Но вот мы подъехали к полосатому шлагбауму и остановились. Рядом стоял небольшой белый дом. Нааль переговорил по-голландски с опрятно одетым и довольно светлокожим негром, который то и дело повторял: «Да, хозяин. Да, хозяин». Затем Нааль обратился к нам:

– Я дал этому человеку распоряжение: он останется с вами до моего возвращения, а я привезу вам пить, если хотите. Вылезайте, ребята.

Мы вышли из машины и уселись на траву в тени. Видавший виды «форд» затарахтел и умчался прочь. Не отъехал он и пятидесяти метров, как негр подошел к нам и на диалекте Голландской Вест-Индии, представляющем собой смесь английских, голландских, французских и испанских слов, рассказал нам, что его хозяин, доктор Нааль, поехал за полицией, потому что очень нас боится. А ему, своему слуге, посоветовал тоже поостеречься, поскольку мы беглые воры. Бедняга не знал, чем нам только угодить. Он приготовил кофе, слабенький правда, но, поскольку было очень жарко, этот кофе нас несколько взбодрил. Ждали больше часа, и вот наконец появилась крытая машина, наподобие «черного ворона», в ней сидели шесть полицейских, одетых в форму немецкого образца. За ней следовал открытый пикап, за рулем тоже полицейский и с ним три господина, среди них – доктор Нааль.

Все вышли из машин, и один из них, самый низкорослый, похожий на новоиспеченного священника, сказал нам:

– Я старший инспектор полиции, ответственный за безопасность Кюрасао. Мое положение обязывает меня взять вас под стражу. Совершили вы какие-либо преступления по прибытии на остров? Если да, то какие? И кто именно?

– Месье, мы бежим из заключения. Прибыли с Тринидада, и только несколько часов назад наша лодка разбилась здесь о скалы. Я капитан этой небольшой команды и хочу вас заверить, что никто из нас не совершил ни малейшего преступления.

Старший инспектор повернулся к доктору Наалю и стал говорить с ним по-голландски. Они еще продолжали разговор, когда к нам подъехал какой-то малый на велосипеде. Было видно, что он спешил сюда. Стал говорить громко и быстро, обращаясь то к доктору Наалю, то к инспектору.

– Месье Нааль, – спросил я, – почему вы сказали этому человеку, что мы воры?

– Потому что, перед тем как вас встретить, этот парень сказал мне, что наблюдал за вами из-за кактусов. Он видел, как вы вошли в его дом и вышли. Он мой служащий и присматривает за ослами.

– Значит, так: мы вошли в дом и поэтому мы воры? Получается какая-то бессмыслица, месье. Все, что мы сделали, это выпили воды. Вы именно это называете воровством? Я вас так понял?

– А как насчет мешочка с флоринами?

– Да, я вскрыл мешок и даже оборвал тесемку. Но все, что я сделал, так это посмотрел, какие деньги там лежат. Нам было важно узнать, в какую страну мы попали. Мы положили мешок с монетами на прежнее место – на каминную полку.

Старший инспектор смотрел мне прямо в глаза, потом повернулся к типу на велосипеде и стал ему строго выговаривать. Доктор Нааль пытался вставить слово, но инспектор резко, в немецкой манере, его оборвал. Затем он велел велосипедисту сесть в пикап рядом с шофером, сел сам и с ним двое полицейских, и все куда-то отправились. Нааль и еще один человек, прибывший с ним, пошли вместе с нами в дом.

– Я должен вам объяснить, – заявил Нааль, – тот человек сказал мне, что мешок исчез. Прежде чем вас обыскивать, инспектор расспросил его, и ему показалось, что тот врет. Если вы невиновны, прошу меня извинить, но я здесь ни при чем.

Меньше чем через четверть часа пикап вернулся, и инспектор сказал мне:

– Вы сказали правду, тот негодяй соврал. Он будет наказан за намерение нанести вам ущерб таким образом.

А в это время полицейские уже усаживали нашего «доброхота» в «воронок». Мои ребята тоже оказались там. Я было последовал за ними, но старший инспектор остановил меня и любезно предложил:

– Садитесь в мою машину рядом с шофером.

Мы поехали впереди «воронка» и вскоре потеряли его из виду. Выскочили на хорошую дорогу со щебеночным покрытием, которая привела в городок с настоящими голландскими домиками. Кругом было очень чисто, большинство людей на велосипедах – сотни едущих во всех направлениях. Подъехали к зданию полицейского управления. Прошли через большой офис. В нем находилось много полицейских, все в белой форме, каждый сидел за отдельным столом. Вошли в кабинет, оборудованный кондиционером. В нем было прохладно. Крупный и грузный белокурый человек сидел в кресле. Он встал при нашем появлении и заговорил по-голландски. После обмена первыми репликами инспектор, владевший французским, обратился к нам:

– Это начальник полиции Кюрасао. Шеф, этот француз – предводитель группы из шести человек, задержанных нами.

– Хорошо, инспектор. Как потерпевших кораблекрушение мы вас приветствуем на Кюрасао. Ваше имя?

– Анри.

– Вот что, Анри, у вас были неприятности с этим мешком, но это даже к лучшему, поскольку инцидент исчерпан и подтвердил, что вы честный человек. Я предоставлю вам хорошую комнату, где вы сможете отдохнуть. Ваше дело будет доложено губернатору, и он примет надлежащие меры. Старший инспектор и я замолвим о вас слово.

Он пожал нам руки, и мы вышли. Во дворе доктор Нааль еще раз извинился перед нами и обещал употребить свое влияние для нашей пользы. Через два часа мы все оказались запертыми в огромной палате с дюжиной кроватей и длинным столом посередине. Через открытое окно мы попросили полицейского купить нам табаку, сигаретной бумаги и спичек на доллары Тринидада. Денег он не взял, а что ответил – мы не поняли.

– Этот чернокожий, видно, не торопится с исполнением своего долга, – сказал Клузио. – А мы до сих пор сидим без курева.

Я уже собирался постучать в дверь, как она открылась. Какой-то коротышка, похожий на китайца, в серой тюремной робе с номером на груди (тут уж не ошибешься), заглянул и сказал:

– Деньги, сигареты.

– Нет. Табак, бумага, спички.

Через несколько минут он вернулся и принес нам все. А еще он притащил большой горшок, из которого шел пар, – горячий шоколад или какао, раздал нам кружки, и мы выпили по полной.

Днем меня снова вызвали к начальнику полиции.

– Губернатор распорядился разрешить вам гулять на тюремном дворе. Скажите своим товарищам, чтобы они не вздумали удрать, поскольку это повлечет за собой серьезные последствия для вас всех. А вам, как капитану, разрешается находиться в городе с десяти до двенадцати и днем с трех до пяти. У вас есть деньги?

– Да, английские и французские.

– Полицейский в штатском будет вас сопровождать, куда бы вы ни пошли.

– Что с нами будет?

– Я думаю, что мы вас будем отправлять по одному на танкерах разных стран. На Кюрасао находится один из крупнейших заводов по переработке нефти. Нефть идет из Венесуэлы. За сутки от двадцати до двадцати пяти танкеров входят и выходят из порта. Для вас это было бы идеальным решением, поскольку таким образом вы доберетесь до других стран без всяких затруднений.

– Каких стран, например? Панама, Коста-Рика, Гватемала, Никарагуа, Мексика, Канада, Куба, Соединенные Штаты? Или другие страны, где живут по английским законам?

– Это невозможно. Европа тоже отпадает. Не беспокойтесь, мы сделаем все от нас зависящее, чтобы помочь вам начать новую жизнь.

– Спасибо, шеф.

Слово в слово я повторил все своим приятелям. Клузио, самый большой плут из нашей компании, спросил:

– А ты-то сам что об этом думаешь, Папийон?

– Еще не знаю. Может, это лапша на уши, чтобы мы сидели тихо и не удрали.

– Боюсь, что ты прав, – согласился он.

Бретонец поверил в этот замечательный, по его мнению, план. Дюфис, сторонник утюга в разрешении семейных конфликтов, пребывал в восторге:

– Никаких больше лодок, никаких приключений – это уж точно. Каждый из нас приедет на танкере в ту или иную страну и там тихонечко растворится.

Леблон придерживался того же мнения.

– Что скажешь, Матюрет?

И наш девятнадцатилетний малыш, этот мокрушник, ставший каторжником совершенно случайно, этот мальчик с женскими чертами лица, подал свой нежный голосок:

– Вы что, братва, и в самом деле думаете, что эти с квадратной головой фараоны снабдят каждого из нас документом на имя порядочного пассажира? А может, они еще для нас их нелегально изготовят? Я так не думаю. Самое большее, они могут закрыть глаза, если мы по одному в обход закона сядем на отплывающий танкер – и с приветом. Да-да, не больше, и они это будут делать для того, чтобы избавиться от нас без головной боли. Я так думаю. Я не верю ни одному их слову.

Я редко отлучался, разве что по утрам кое-что купить. Прошла неделя – ничего особенного. Стали беспокоиться. Однажды вечером увидели трех священников, обходивших камеры и палаты в сопровождении полицейского. Они надолго задержались в соседней камере, где сидел негр, обвиненный в изнасиловании. Мы подумали, что могут и нас навестить, поэтому все собрались в палате и расселись по койкам. Так оно и получилось. Трое священников, а с ними доктор Нааль, начальник полиции да еще один человек в белой форме, которого я принял за флотского офицера, вошли в нашу палату.

– Монсеньор, вот французы, – сказал начальник полиции, – их поведение безупречно.

– Похвально, дети мои, давайте сядем за стол, так лучше будет беседовать.

Все сели, включая тех, кто пришел с епископом. Принесли табурет, стоявший у выхода во двор, и епископ сел во главе стола. Теперь он всех хорошо видел.

– Французы почти все католики. Среди вас есть не католики?

Никто не поднял руки. Я подумал, что кюре из Консьержери почти меня окрестил и я мог бы себя причислить к католикам.

– Друзья мои, я родом из французской семьи. Меня зовут Ирене де Брюин. Мои предки – гугеноты, протестанты – были вынуждены бежать в Голландию от преследования в эпоху Екатерины Медичи. Так что по крови я француз. Я епископ Кюрасао – города, где больше протестантов, чем католиков. Но здешние католики ревностно и беззаветно исполняют свой долг. Каково ваше нынешнее положение?

– Мы ждем, когда нас по одному отправят на танкерах.

– И скольких уже отправили?

– Ни одного.

– Хм. Что вы скажете на это, начальник? Будьте любезны объяснить по-французски. Вы владеете им превосходно.

– Монсеньор, это идея губернатора, но, честно говоря, ни один капитан не соглашается брать их на борт, в основном из-за того, что у них нет паспортов.

– С этого и надо было начинать. Разве губернатор не может выправить специальный паспорт по такому случаю?

– Не знаю. Он со мной об этом не разговаривал.

– Послезавтра я отслужу для вас мессу. А завтра днем прошу всех на исповедь. Исповедовать вас буду я сам. Я буду молить Всевышнего простить вам грехи ваши. Возможно ли будет завтра отпустить этих людей в собор в три часа дня?

– Да.

– Мне бы хотелось, чтобы их привезли на такси или на частной машине.

– Я привезу их, монсеньор, – сказал доктор Нааль.

– Благодарю тебя, сын мой. Дети мои, я ничего вам не обещаю. Но вот вам мое правдивое слово: с этого дня я буду стараться вам помочь.

Когда мы увидели, что Нааль, а за ним и бретонец поцеловали перстень на руке прелата, мы все приложились к нему губами и пошли провожать епископа во двор до его машины.

На следующий день мы отправились на исповедь. Я исповедовался последним.

– Входи, сын мой, начни с греха самого тяжкого.

– Отче, я начну с того, что я некрещеный. Но еще во Франции, в тюрьме, кюре сказал мне, что, крещен я или нет, все равно мы все дети Божьи.

– Он прав. Очень хорошо. Тогда оставим вопрос о конфессии, расскажи просто о себе.

И я поведал ему свою жизнь во всех подробностях. На протяжении почти всего рассказа этот князь церкви слушал меня терпеливо и внимательно, не прерывая. Взяв мои руки в свои, он подолгу смотрел мне прямо в лицо, а в тех моментах повествования, где прямое признание было затруднительным, его глаза опускались, чтобы помочь моему признанию открыто вырваться наружу. Глаза и лицо этого шестидесятилетнего прелата были столь светлыми, что, казалось, в них отражается образ младенца. Кристальная чистота души, переполненной безграничной добротой, светилась во всех чертах его, и взгляд бледно-серых глаз проникал в сердце и успокаивал, проливаясь бальзамом на рану. Мягко, очень мягко, продолжая держать мои руки в своих, говорил он со мной. И голос его был так тих, что походил на шепот.

– Иногда Господь требует от детей своих водрузить на рамена груз злых деяний человеческих, чтобы тот, кого Он избрал как жертву, мог стать сильнее и доблестнее прежнего. Поразмысли, сын мой: если бы ты не вынужден был взойти на эту голгофу, разве мог бы ты возвыситься до таких высот и приблизиться к Божественной истине? Скажу больше: люди, система, страшная машина, в жернова которой ты попал, изначально злые человеческие существа, принесшие тебе, каждый по-своему, пытки и страдания, на самом деле оказали тебе величайшую услугу. Они создали новую личность внутри тебя, и она лучше первой. И только им ты обязан тем, что обрел чувство чести, доброты и милосердия, равно как и силу воли, необходимую для преодоления этих трудностей, чтобы стать более совершенным человеком. В такой личности, как ты, ростки мести не могут пустить корни, равно как и сама идея наказания каждого за причиненное зло. Иди дорогой Спасителя и спасай людей. Живя, да не причиняй боли другим, даже если тебе это покажется оправданным. Господь простер руце Свои к тебе, сын мой. Он говорит: «Помоги сам себе, и Я помогу тебе». Господь помогал тебе во всем. Он даже позволил тебе спасти других и повести их к свободе. Прежде всего не думай, что грехи твои столь тяжки, что не простятся вовеки. Есть много высокопоставленных людей, виновных в более тяжких проступках, чем твои. И все же наказание, наложенное на них в рамках человеческого правосудия, не дало им возможности подняться над собой, как это сделал ты.

– Спасибо, отче. Вы так добры ко мне, что я буду помнить об этом всю жизнь.

И я поцеловал его руки.

– Ты должен снова отправиться в путь. Впереди ждут новые опасности. Мне бы хотелось крестить тебя. Что ты скажешь на это?

– Отче, выслушайте меня. Давайте пока оставим все как есть. Мой отец воспитывал меня вне религии. У него было золотое сердце. Когда умерла мать, он как бы занял ее место. В его делах, словах, поступках, в его привязанности ко мне я видел мать. Мне кажется, что если я позволю себя окрестить, то я в какой-то степени совершу по отношению к отцу предательство. Позвольте мне оставить за собой свободу выбора. Сейчас мне нужны нормальные документы, чтобы я смог честно зарабатывать на жизнь. Я потом напишу отцу, спрошу его, не будет ли он возражать, если я, против его убеждений, захочу креститься, не огорчит ли это его.

– Понимаю тебя, сын мой. Господь с тобой. Я благословляю тебя и буду молить Бога защитить тебя.


– Ты видишь, – сказал доктор Нааль, – как проповедь монсеньора Ирене де Брюина раскрывает перед тобой всю сущность человека?

– Да, конечно. Скажите, что вы намерены предпринять?

– Я собираюсь добиться у губернатора льгот при следующей распродаже лодок, конфискованных у контрабандистов. Вы пойдете со мной и выберете для себя лучшую. С остальным – провизией и одеждой – будет легче.

После мессы епископа к нам потянулся поток посетителей, особенно их было много около шести вечера. Люди хотели познакомиться с нами. Они приходили, садились на скамейки у стола. Всегда приносили что-нибудь с собой и, уходя, «незаметно», без слов оставляли. Около двух пополудни нас навещали сестры-монахини из монастыря Всех Страждущих и Скорбящих вместе с матушкой настоятельницей. Они хорошо говорили по-французски. Приносили с собой корзину, всегда полную вкусной выпечки. Матушка настоятельница выглядела очень молодо – ей не было еще сорока. Цвета ее волос нельзя было разглядеть, поскольку они прятались под большим белым головным убором, но глаза были голубые и брови белесые. Она принадлежала к знаменитой в Голландии фамилии (по словам доктора Нааля) и написала домой письмо, желая выяснить, нельзя ли для нас что-нибудь сделать, чтобы не отсылать снова в море. Мы провели в беседах много приятных часов, и она все расспрашивала о нашем побеге. Иногда она просила меня рассказать сопровождавшим ее монахиням эту историю сызнова. И если я забывал какую-то подробность или перескакивал через нее, она мягко призывала меня излагать все по порядку:

– Анри, не спешите. Вы пропустили историю с фазаном… Почему вы сегодня забыли о муравьях? Они сыграли важную роль: позволили Бретонцу Маске застать вас врасплох.

Я рассказываю обо всем этом потому, что те мгновения, мягкие и добрые, настолько выпадали из рутины нашей повседневной жизни, что, казалось, прежнее грязное существование озарялось небесным светом и переставало быть реальностью.

Я увидел нашу лодку. Великолепное восьмиметровое судно с глубоким килем, длинной мачтой и огромным размахом парусов. Идеальное сооружение для контрабандистов. При полном снаряжении. Но на лодке стояли восковые печати таможни. На аукционе кто-то сразу предложил шесть тысяч флоринов, или около тысячи долларов. Короче говоря, тут же доктор Нааль пошептался с этим человеком, и нам лодку переуступили за шесть тысяч и один флорин.

Через пять дней все было готово. Полупалубная лодка – настоящий королевский подарок. Она блестит свежей краской. Набита припасами, тщательно размещенными по отсекам. Каждый из нас получил чемодан. Шесть чемоданов, заполненных доверху новенькой одеждой, ботинками и всем необходимым, завернутым в водонепроницаемый брезент.

Тюрьма в Риоаче

Отплыли на рассвете. Доктор и монахини пришли с нами попрощаться. Отчалили легко, ветер подхватил лодку и вынес из гавани. Взошло лучезарное солнце, день обещал быть спокойным. Я сразу заметил, что у лодки слишком большая парусность и недостает балласта. Я решил проявлять максимальную осторожность. Лодка летела вперед; с точки зрения скоростных данных, она была превосходна, но очень капризна в управлении. Я шел строго на запад.

Решили, что трое пассажиров, присоединившихся к нам на Тринидаде, высадятся нелегально на побережье Колумбии. Больше всего им не хотелось пускаться в далекое плавание. Они доверяли мне, как они выразились, во всем, кроме погоды. И действительно, в метеосводках, которые мы читали в газетах на Кюрасао, прогнозировались бури и даже ураганы. Я согласился с их правом выбирать самим, и мы договорились, что они сойдут на берег пустынного и необжитого полуострова под названием Гуахира. А что касается нас, то мы отправимся дальше – в Британский Гондурас.

Погода выдалась чудесная. Звездная ночь с ярким месяцем обещала облегчить осуществление плана. Мы плыли прямо к колумбийскому берегу. Я бросил якорь и метр за метром стал делать промер дна, чтобы определить, где можно высаживаться. К несчастью, вода оказалась очень глубокой, и мы вынуждены были опасно сблизиться со скалистым берегом, прежде чем глубина установилась на отметке менее полутора метров. Пожали друг другу руки. Каждый вылезал из лодки и, постояв немного в море с чемоданом над головой, брел к суше. Расставание получилось трогательным и печальным. Они оказались надежными спутниками, опасностям смотрели прямо в лицо и нас не подвели. Было жаль, что они покидают лодку. Пока они продвигались к берегу, ветер полностью стих. Черт бы его побрал! А что, если нас заметят из селения, указанного на карте под названием Риоача? Это ближайший порт со своей полицией. Будем надеяться, что пронесет. У меня появилось ощущение, что мы подошли к поселениям гораздо ближе, чем предполагали. Об этом говорил и маяк на мысе, который мы только что миновали.

Ждать, ждать… Те трое исчезли из виду, помахав нам на прощание белым носовым платком. Боже, где же ветер! Ветер, который унесет нас от побережья Колумбии, страны, представлявшейся нам в данной ситуации большим вопросительным знаком. Никто не знал, возвращают ли отсюда беглых или нет. Британский Гондурас давал хоть какую-то надежду, поэтому зачем нам связываться с незнакомой Колумбией? Только в три часа дня подул ветер, и мы смогли снова отправиться в путь. В лодке все привели в полный порядок. Равномерно перераспределили груз – он оставался еще внушительным. Идем уже пару часов, держась от берега на почтительном расстоянии. Внезапно появился катер с людьми на борту. Катер шел прямо на нас. Послышались предупредительные выстрелы в воздух, требующие остановиться. Я не стал подчиняться, а направил лодку в открытое море, стремясь как можно скорее выйти из территориальных вод. Пустой номер! Мощный катер перехватил нас менее чем через полтора часа. Под дулами десятка винтовок мы вынуждены были сдаться.

Солдаты, а может быть, полицейские, арестовавшие нас, были все на одно лицо: все одеты в грязные, некогда белые штаны, рваные, не знавшие стирки майки, и все босиком. Кроме капитана. Тот был получше одет и выглядел почище. Не в пример обмундированию, оружие хорошее. Все перепоясаны патронными лентами, прекрасные винтовки, спереди под рукой в ножнах штык-кинжал в придачу. Тот, кого они называли капитаном, был похож на человека смешанной расы и очень смахивал на убийцу. У него был тяжелый револьвер и полный патронташ на поясе. Поскольку они говорили по-испански, мы их не понимали. Но их взгляд, действия, тон указывали на далеко не дружеское к нам расположение.

От пристани до тюрьмы нас вели под конвоем. Шли через деревню, и в самом деле оказавшуюся Риоачей. Конвоировали нас шесть крутых молодчиков, а трое следовали сзади, немного поодаль. Покачивающиеся дула винтовок направлены прямо на нас. Прием, прямо скажем, получался недружественным.

Достигли тюремного двора, окруженного небольшой стеной. Там было человек двадцать заключенных, грязных, небритых. Сидя или стоя, они смотрели на нас враждебно. «Vamos, vamos», – покрикивали солдаты, что, как мы поняли, могло означать: «Пошел, пошел». В этом смысле мы испытывали затруднения, поскольку нога Клузио все еще находилась в гипсе и быстро идти он не мог. Капитан держался сзади. Под мышкой у него торчали мой компас и флотский плащ. У всех на виду он жрал наши галеты и шоколад. Мы поняли, что нас облупят, как пасхальное яичко. Так оно и вышло. Нас заперли в грязном помещении с толстыми прутьями на окне. Пол земляной. На нем валяются лежаки в виде сбитых вместе досок и деревянных подголовников. Это наши кровати. Как только полицейские удалились, к окну подошел один заключенный и позвал:

– Французы, французы!

– Чего тебе?

– Французы, нехорошо, нехорошо!

– Что нехорошо?

– Полиция.

– Полиция?

– Да, полиция – нехорошо.

И он исчез. Наступила ночь. Электрическая лампочка совсем не освещала комнату – настолько слабо горела. Кругом жужжали комары и нахально лезли в уши и в нос.

– Вот уж влипли так влипли. Высадка тех парней будет дорого нам стоить!

– Кто мог предвидеть! Нам сильно не повезло с ветром.

– Ты очень близко подошел к берегу, – сказал Клузио.

– Помолчи. Не время искать виновного тогда, когда требуется поддержать каждого. Нам еще крепче надо держаться вместе.

– Прости. Ты прав, Папи. Здесь нет виновных.

О, это было бы слишком несправедливо закончить наш побег здесь. Так глупо и так скверно после всех трудностей, которые нам пришлось преодолеть! Нас, к счастью, не обыскали. Гильза лежала в кармане, и я быстренько зарядился. То же сделал и Клузио. Мы поступили мудро, не выбросив их. Во всяком случае, такая вещица служила хорошим водонепроницаемым кошельком. Ее удобно было носить, и она мало занимала места. По моим часам уже около восьми вечера. Нам принесли по куску темно-коричневого сахара величиной с кулак и по миске соленой рисовой каши-размазни. «Buenas noches!»

– Это, должно быть, «спокойной ночи», – пояснил Матюрет.

На следующее утро в семь часов нам дали очень хороший кофе в деревянной миске прямо на тюремном дворе. Около восьми появился капитан. Я попросил у него разрешения сходить к лодке и принести наши вещи. Он либо не понял, либо притворился, что не понимает. Чем больше я за ним наблюдал, тем больше убеждался, что морда у него была прямо-таки бандитской. На левом боку на ремне у капитана болталась бутылка в кожаном чехле. Он вынул ее, вытащил пробку, сделал полный глоток, сплюнул и предложил бутылку мне. Это был первый дружеский жест за все время. Поэтому я не стал отказываться и тоже потянул из нее. К счастью, залил в рот совсем немного и сразу почувствовал, что там оказалась огненная жидкость с запахом метилового спирта. Я быстро проглотил и зашелся кашлем, чем изрядно повеселил этого полунегра-полуиндейца.

В десять часов появились несколько гражданских лиц при галстуках, в белой одежде. Их было человек шесть-семь. Они проследовали, по всей видимости, в здание тюремной администрации. Послали за нами. Мы вошли в комнату и увидели их, сидевших полукругом. Доминантой всей обстановки была картина, висевшая на стене. На ней был изображен белый офицер в парадном мундире и при многочисленных орденах – президент Колумбии Альфонсо Лопес. Один из господ позволил Клузио сесть, обратившись к нему по-французски. Мы с Матюретом продолжали стоять. Худощавый горбоносый субъект в пенсне, сидевший посередине, начал задавать мне вопросы. Переводчик не стал ничего переводить, а сказал мне:

– Месье, который только что говорил с вами и который будет вас допрашивать, – городской судья Риоачи, а все прочие – его друзья, известные граждане города. Я гаитянин и представляю электрическую компанию в этих местах. А сейчас выступаю как переводчик. Я знаю, что присутствующие здесь немного понимают по-французски, но не подают вида. Возможно, и сам судья тоже.

После такого вступления судья занервничал и тут же вмешался со своим допросом, говоря по-испански. Гаитянин кое-как переводил вопросы и ответы.

– Вы француз?

– Да.

– Откуда прибыли?

– С Кюрасао.

– А до того?

– Тринидад.

– А до того?

– Мартиника.

– Вы лжете. Больше недели тому назад нашего консула на Кюрасао предупредили о необходимости усилить охрану колумбийского побережья, потому что шесть человек, бежавших из французской колонии, собираются высадиться в нашей стране.

– Ладно. Мы действительно бежали из исправительной колонии.

– Значит, вы из Кайенны?

– Да.

– Если такая доблестная страна, как Франция, высылает вас так далеко и наказывает столь сурово, значит вы, должно быть, очень опасные бандиты.

– Все может быть.

– Воры или убийцы?

– Непреднамеренное убийство.

– Убийство есть убийство. Значит, вы матадоры? Где остальные трое?

– Мы оставили их на Кюрасао.

– И снова лжете. Вы их высадили в шестидесяти километрах отсюда в районе Кастильеты. К счастью, их арестовали и доставят сюда через несколько часов. Лодка ворованная?

– Нет. Нам подарил ее епископ Кюрасао.

– Хорошо. Посидите в тюрьме, пока губернатор не решит, что с вами делать. За преступление, выражающееся в попытке высадить троих соучастников на территории Колумбии и затем снова уйти в море, я приговариваю вас, капитан судна, к трем месяцам тюрьмы, а остальных двоих – к одному. Советую вести себя хорошо, если не хотите, чтобы полиция подвергла вас телесному наказанию. Предупреждаю: они очень суровые люди. Хотите что-нибудь сказать?

– Нет. Мне бы только хотелось забрать свои вещи и продукты, оставленные в лодке.

– Все конфисковано таможней. Каждому из вас полагается лишь пара брюк, рубашка, пиджак и пара ботинок. Все остальное конфисковано. И не поднимайте шума из-за этого.

Что тут скажешь – закон есть закон.

Все вышли на тюремный двор. Местные бедняги-заключенные обступили судью и кричали наперебой: «Доктор! Доктор!» Они, видимо, обращались к нему с какими-то прошениями. Он пробился сквозь толпу, едва не лопаясь от собственной важности, так ни разу не остановившись и никому не ответив. Эти господа вышли из тюрьмы и растаяли как дым.

В час дня прибыл грузовик. В нем под охраной привезли наших друзей. Они слезли с машины, придерживая чемоданы, и выглядели совершенно подавленными. Мы вошли в тюрьму вместе с ними.

– Мы совершили непоправимую ошибку, Папийон, и вас втравили в это гнусное дело, – сказал бретонец. – О нас говорить нечего. Если хочешь убить меня – прикончи сразу. Я и пальцем не пошевелю. Мы не мужчины, а тюфяки. Испугались моря. Достаточно было взглянуть на эту Колумбию и колумбийцев, чтобы все морские опасности показались пустой забавой по сравнению с тем, что может нас ждать в лапах этих ублюдков. Они прихватили вас из-за ветра?

– Да, бретонец. Но у меня нет намерения кого-либо убивать. Мы все были не правы. Я сам смалодушничал и не отказался высадить вас на берег. Иначе ничего бы не случилось.

– Ты великодушен ко мне, Папийон.

– Нет. Я говорю честно, вот и все.

Я рассказал им про допрос.

– В конце концов, может, губернатор нас отпустит.

– Вряд ли. И все-таки будем надеяться. Как говорят, надежда помогает выжить.

Как я полагал, властям этой полуцивилизованной дыры нелегко было решить наш вопрос. Только где-то выше могли распорядиться, оставить ли нас в Колумбии, выдать Франции либо отправить в нашей лодке еще дальше. Будет крайне несправедливо, если эти люди примут наихудшее решение, поскольку мы не причинили им никакого вреда, не совершили ни одного преступления в их стране.

Прошла неделя. Никаких изменений, кроме разговоров, что нас могут отправить под усиленным конвоем в более крупный город Санта-Марту за двести километров от Риоачи. Эти дикари-полицейские, так смахивавшие на пиратов, совершенно не изменили к нам своего отношения. Вчера меня чуть не застрелили в умывальнике, когда я вырвал свой кусок мыла из рук негодяя, пытавшегося его присвоить. Нас держали все в том же помещении с тучами москитов, но оно выглядело уже гораздо чище благодаря стараниям Матюрета и бретонца, ежедневно выскребавших и выметавших грязь. Я стал отчаиваться и терять уверенность в себе. Эти колумбийцы – смесь различных рас: индейцев и негров, индейцев и испанцев, бывших здешних хозяев, – доводили меня до крайности. Один заключенный-колумбиец дал мне посмотреть газету, издаваемую в Санта-Марте. На первой странице красовались наши фотографии – всех шестерых, а под ними – капитан в огромной фетровой шляпе и с сигарой в зубах. Там же, а как же иначе, девять или десять полицейских со своими винтовками. Воображаю, как представлен газетный материал и какую драматическую роль отводил репортер именно винтовкам. Любой читатель мог подумать, что наш арест буквально спас Колумбию от страшной опасности. И все же злодеи на фотографиях выглядели куда пристойнее полицейских. На них хоть можно было посмотреть как на приличных людей, в то время как на полицию – о, извините! Одного взгляда было достаточно, чтобы сложилось мнение о капитане. Что нам оставалось делать? Я принялся заучивать некоторые испанские слова: совершить побег – fugarse, заключенный – preso, убить – matar, цепь – cadena, наручники – esposas, мужчина – hombre, женщина – mujer.

Побег из Риоачи

На тюремном дворе я подружился с одним малым, с которого никогда не снимали наручники. Мы как-то выкурили вместе одну сигару – длинную, тонкую, но ужасно крепкую. Покурили от души. По моим предположениям, он был контрабандистом, работавшим между Венесуэлой и островом Аруба. Его обвиняли в убийстве служащего береговой охраны или даже нескольких, и он ожидал суда. Иногда он бывал удивительно спокоен, а иногда – прямо-таки на грани срыва и очень нервничал. Наконец я заметил, что спокойные дни выпадают именно тогда, когда он жевал какие-то листья, которые ему приносили. Однажды он предложил мне половину такого листа, и я сразу понял, в чем дело. Язык, нёбо, губы потеряли чувствительность. Это были листья коки. Малому было лет тридцать пять. Руки волосатые, вся грудь покрыта курчавой черной-пречерной шерстью. Было видно, что он необычайно силен физически. Его ноги почти не знали обуви, поэтому на подошвах и пятках образовался такой толстый слой огрубелой кожи, что я частенько наблюдал, как он вытаскивал осколки стекла или гвоздь, впившиеся туда, но так и не задевшие живую ткань.

– Fuga (бежим) ты и я, – сказал я однажды контрабандисту.

Меня как-то навестил гаитянин, и я попросил его принести французско-испанский словарь. Контрабандист уловил значение и жестом дал понять, что он бы не против, но как быть с наручниками? Наручники были американские. В них имелась скважина для ключа, и к ним наверняка подходил плоский ключ. Из проволоки, расплющенной на конце, бретонец сделал мне крючок-отмычку. После нескольких попыток я уже мог в любое время открывать наручники моего нового приятеля. Ночь он проводил в calabozo (камере-одиночке), зарешеченной толстыми железными прутьями. В нашем помещении прутья решетки были тоньше, и их, без всякого сомнения, можно было отогнуть. Значит, Антонио (так звали колумбийца) надо было подпилить в своей камере один прут.

– Как нам достать sacette (пилу)?

– Plata (деньги).

– Cuánto (сколько)?

– Сто песо.

– Долларов?

– Десять.

Короче, за десять долларов, которые я ему дал, он достал два ножовочных полотна. При встрече на тюремном дворе с помощью рисунков на земле я растолковал ему, как приготовить из металлических опилок, пыли и отварного риса, который нам давали, замазку, чтобы тщательно маскировать запил, независимо от его глубины, каждый раз, когда он заканчивает работу. В последний момент, перед тем как нас должны были отправлять на ночь по камерам, я открывал один из наручников. Случись проверка, он легко мог простым нажатием привести наручники в исходное положение. Они запирались автоматически. С прутом Антонио управился за три ночи. Затем он сказал мне, что работы осталось на одну минуту и что он сможет отогнуть прут руками. Он должен прийти за мной.

Загрузка...